Пожалуй, самая престижная выставочная площадка в России это зал на «Беговой» МОСХа в Москве. Его культурный шлейф из профессиональных и человеческих страстей не только меняет восприятие, но и погружает в какой-то тихий, чуть приметный транс. Шум окутывает, как пуховым одеялом, шёпот и гул наполняет пространство зала, неупорядоченное движение превращается в мельканье знакомых и не знакомых лиц, в чьих глазах поселилась особая атмосфера — замес вредности с восторгом. И вдруг что-то захлёстывает тебя, точнее твоё сознание и происходят удивительные метаморфозы. Я это особо прочувствовал на выставке Алексея Дорменко.

Экспозиция протянулась по всей длине стен выставочного зала. Внимание плелось позади шагов, таща тело вдоль стены, его траектория пульсировала то короткими, то длинными остановками, в зависимости от возникшего интереса в глазах. Время безмолвно скользило в пространстве твоего «Я», разливаясь вовне, как какая-то сладкая склиз, постепенно испаряясь, а вместе с ней исчезали все заботы, жёстко державшие тебя за волосы в течение дня.

И вот тут, внезапно горизонтальная стена разворачивается против часовой стрелки, встаёт по вертикали, превращаясь в лестницу со ступенями из картин, одним концом, уходящей в небо, другим вглубь, проваливаясь во тьму. Ты оказываешься посередине, поочерёдно задираешь голову то вверх, то опускаешь взгляд под ноги, сквозь пол и даже под землю, и паркетная твердь на которой стоишь, кренится и ускользает из под твоих ног, как палуба на гребне штормовой волны...
А танец с разумом продолжается. Верх с низом кружится, прыгая, друг через дружку, выворачивая привычное наизнанку, путая тьму со светом... Прошлое — как сегодня, а будущее уже заказано, только «официант» почему-то пока ещё не вернулся с заказом... И твой, всё ещё «спящий смысл» одиноко застыл посреди небесного цвета воды как остров на картине «Которская бухта».

А по ту сторону лестницы, прямо напротив, глаза в глаза возник незваный бронзовый Гость, словно сканированный в пространство зала с картины «Вечный город». Виртуальный всадник на коне с приподнятым тяжёлым копытом, явно нацеленным лично тебе в лицо, укоризненно пронзал всех и всё напряженным взглядом.
Гость застыл, как на празднике интенционального выбора, где бесконечно ветвятся смыслы, непрестанно атакующие мозг, разум уже в панике, кажется, ещё одно мгновенье и катастрофы не миновать, мозг взорвётся, как воздушный шарик, проколотый иглой. Выбор уже практически невозможен, так как власть переходит в руки какой-то ничтожной случайности... Всё вдруг становиться зависимым от какой-нибудь еле заметной занозы, которую и иглой-то трудно подцепить, и это мизерная щепка вызывает невыносимый зуд и боль, воспаляя, разлагая живую плоть, превращая её в гнойную рану, намного превышающую занозу, делая путь к катастрофе безвозвратным, необратимым... Слава Богу, что бронзовому истукану нипочём заноза. И потому он стоит не шелохнувшись, не зная куда направить взгляд, и в конце концов в его бронзовом мозгу всё сливается в единую точку, кипит как в плавильном котле и он просто закрывает свои глаза, чтобы не видеть искушения чувствами, которые не доступны... Вот и схлопнулось сознание в феноменологическую складку и одновременно мысли слились в бифуркационной точке, где ветвятся интенции.

Бронзовый гость стоит гордо с каким-то пренебрежением и сомнительным удовольствием победителя, свысока, глядя на пошатнувшиеся стены и башни, расползающиеся вширь к верху. Вокруг будто слышится жуткий скрип, как глухой стон, раскалённого раскалывающегося камня, шипящего от капель холодной воды падающих откуда-то с неба,..
Напряжение нарастает, тончайшие оттенки приглушённого цвета собираются в тучи, закрывающие дневной свет, ещё мгновение и они расплавленным свинцом выльются из картины или взлетят ввысь, превратившись в белогривого пегаса, сбивающего с неба пуховые облака, как на картине «Облака над Тюильри»... А бронзовый всадник стоит, ухмыляясь и смотрит немигающим глазом, тем который ближе к тебе, т.е. устремлённым на тебя, и ты застопориваешься в жутковатом оцепенение и в тоже время всё сильнее чего-то хочешь не ясно чего, не ясно для чего, но хочешь...

Есть в этом надрыве предчувствие катастрофы, как в поэзии Владимира Высоцкого — «хоть немного еще постою на краю...». А край бесконечен, на какое полотно не глянь — то дом на «Улочке в Нижнем» вот-вот рухнет под тяжестью своей кривизны, и ещё стоит только благодаря художнику, силе его духа и кисти. Дом уже покосился, крушится, дробится на глазах, его внутренняя жизнь треснул как глиняный горшок, случайно сдёрнутый на пол со стола. Или рядом — мрачный «Замок крестоносцев» (фламандский замок Гравенстин (Gravensteen Castle) — так и чувствуется затишье перед бурей. Стены, накренились навстречу шторму, насупились, захлопнув забрало на шлеме, но не от страха, а от решимости не отступать ни на шаг. Замок ощетинился своими башнями, оскалил зубы бойниц, готовый биться до последнего дыхания... Но судьба превратна, и уже зубы узников были стиснуты от боли под пытками святой инквизиции. И мрак, точнее неповторимый трагический тон цвета той страшной эпохи до сих пор не рассеялся, так и осел пылью повсюду, даже на современном музее пыток в ужасных казематах замка Гравенстин...

А выставка продолжает поражать конструктами из прошлых времён, скреплённых историческим дискурсом. «Замок на камнях» — груда камней, словно похищенных с древних развалин храмов и капищ, с венцом из крепостных стен, постепенно переходит в иную ипостась, в картину «Сан-Марино», где вроде бы та же гигантская груда камней, но уже как искромсанная, искалеченная страстями и сражениями грудь рыцаря, уцелевшая лишь благодаря железным доспехам, помятым временем и ударами вражьих мечей стала новой реальностью. Конструкт из фантазий и ноэм превратился в феноменологический герб мрачной эпохи.

Шаг в сторону... и тут же почему-то на ум приходит, что Футурист Маринетти ещё в 1909 кричал со страниц «Фигаро»: «У нас нет жизни, а есть только одни воспоминания о прошлом... Мы живем в великолепном саркофаге, в котором плотно привинчена крышка, чтобы не проник свежий воздух». Видимо эти слова всплыли из метаморфоз утерянной памяти, когда видишь ухмылку, сколотою с лица «Фараона из Луксора».

Ах! не зря, не зря в детстве судьба подсунула мальчику, даже бросила в глаза чёрно-белую книгу с картинами и гравюрами Дюрера. Художник уверен, что это повлияло на его стил. Ах! Как он ошибается! Конечно в какой-то мере это так, но главное, что ему передалось то взволнованное предчувствие войны и беды, что испытывал Дюрер т.к. время было более чем напряжённое, вспомним его гравюру «Всадники Апокалипсиса» — четыре всадника: Завоеватель (Чума, Болезнь), Война и Голод со Смертью во главе копытами коней давили людей и зверей. То была эпоха, когда Европа задыхалась от ужаса, а Голландия еще находилась под игом Испании, когда европейская реформация и контрреформация (начало XVI) вселяла ощущение всеобщего страха и неверие даже в Бога, подстать сегодняшнему дню. И в тоже время — беспрецедентная вера в силу красоты и божественной гармонии, проверенные высоким искусством Дюрера (1471 — 1528), Босха (1450 — 1516) и Брейгеля (1525 — 1569) и многих других великих художников. Именно вся эта феноменологическая складка катарсиса — высокого искусства и безмерного страха составляла момент истины.
Видимо поэтому, так напряжены и сдержаны тона тончайших цветовых оттенков, великих мастеров северного Ренессанса. Алексей Дорменко словно перенёс предгрозовую атмосферу той эпохи в свои картины, будто пропитался, вымазался духом и краской эпохи позднего Возрождения...

Как же похоже наше время на Дюреро-Босховскую эпоху. Алексей чуял это с детства, конечно, ничего не подозревая и не понимая в силу малости лет. Но Дюрер с тех пор стал его тайным учителем, нашёптывающим из глубины веков что-то не вполне разборчивое, но вызывающее доверие, точно загадочный и легендарный предсказатель Нострадамус.
Можно только позавидовать художнику. Когда другие, как мухи в мёд влипали в Дюрера и потом с головой, как в болоте увязали и тонули, и лишь иногда на гладкой поверхности трясины хлюпали редкие пузырьки вдохновения. Алексей Дорменко не шёл след в след за Великим, а шагал по свежей, не затоптанной траве искусства, чуть направляемый своим тайным покровителем.

Как в современной теории «Катастроф» великое прошлое пронзило стрелами интенции чистое, не замутнённое философией и социумом детское сознание Алексея, пока ещё не пробудив «спящий смысл» будущего, но уже поразивши, поймавши его в капкан, сокрытый Дюрером в картинах почти 600 лет назад.
Алексей Дорменко один из тех редких художников, к которым уже в детстве прикоснулась тайна великого искусства. Как в детской сказке убогий странник, седой старец, со странным именем Дюрер устало притулился у его двери, а он приветил и пригласил войти в дом.
Судьба послала вестника, вернее весточку — обычную книгу, оказавшейся тайным знаком и путеводной звездой. Тайна остаётся и останется Тайной, но вся прелесть в том, что таинственность проявляется на избранных счастливцах, хоть не всегда ноша та легка.

В феноменологии это называется трансгрессивный переход (одно из ключевых понятий постмодерна, фиксирующее феномен перехода непроходимой границы), т.е. когда личность может выйти на неосознанное, перешагнув через общественное и личное табу. Вырваться за кажущийся или поставленный собой же предел своего понимания. Конечно, страшно и радостно стоять на вулкане, на краю жерла, пышущего жаром творчества, на самом его гребне. И ужас шевелится внутри — как бы не поскользнуться, не завалиться, не рухнуть по ту сторону в огненную геенну, которая дышит подземным пламенем раскалённой лавы... А может.., а может?... там и есть то, что вечно ищет неприкаянная душа художника?

От автора

Вы, читающие! Что хотели увидеть между строк? Картины? Ох!.. вряд ли найдёте то, что есть, а не то, что сами придумаете. Потому что читатели о живописи, как люди с ограниченными возможностями, пытаются за счёт сверх способностей и супер сил, возникших, как компенсация утерянных, шагнуть в неведомое, может быть, даже и не менее великое, чем потеря. Но многие, как, с картины великого Питера Брейгеля «Слепцы» за слепым поводырём, не минуют свалиться в придорожную яму. Помните?.. библейскую притчу: «может ли слепой водить слепого? не все ли упадут в яму?». Так что, дорогие читатели, не читайте о живописи, а смотрите картины.

Виктор Адамович