Предмет и человек: жизнь натюрморта в России начала XXI века

Натюрморт – один из самых древних жанров в изобразительном искусстве. Мир предметов, окружающих человека, привлекал внимание художников с незапамятных времен, раньше, чем окружающая природа. Натюрморт древнее пейзажа: визуальное познание мира начиналось с близлежащего человеку окружения. Древнегреческая легенда повествует о соревновании двух живописцев – Зевкиса и Паррасия. У Зевкиса натюрморт был настолько близок к реальности, что птицы слетелись клевать нарисованный виноград, приняв его за настоящий. Парассий также создал искусную обманку: изобразил покрывало, которым якобы был прикрыт натюрморт. Его соперник, Зевкис, принял покрывало за настоящее и проиграл соревнование. Как видим, в этом соперничестве принимали участие как объекты природы, так и вещи, созданные руками человека, своего рода «вторая природа». В случае с древнегреческими живописцами – тканный занавес. Эти предметы наделены способностью презентовать тот мир, который окружает человека в разные моменты его бытия.
Само название жанра – французская «nature morte» («мертвая природа»), немецкая «Stilleben» и английская «still-life» («неподвижная, тихая жизнь») – было подсказано отчасти этим пониманием предметного мира как «второй» природы, в которой есть момент искусственного.
Точное копирование такого реального предмета, виртуозность его изображения достаточно долго составляли содержание жанра натюрморта. Но постепенно усложняющееся человеческое мышление требовало все более сложных решений в содержании и композиции, в понимании того, что изображено на картине. В XVII столетии в Голландии расцветает натюрморт, наполненный символическим, знаковым смыслом. Чаще всего натюрморт служит воспеванию двойственности мира: соединения в нем атрибутов жизни и смерти. В натюрморте расцветает тип «venitas», напоминающий о смерти среди роскошества жизни. Воплощением двойственности являются природные объекты и предметы, созданные человеком, искусно соединенные в композиции. Так, натюрморт становится универсальным способом отображения мира и человека.
Но спустя некоторое время натюрморт оттесняется на обочину искусства, становится лишь декоративным украшением интерьера или частью большой композиции – исторической или портретной, а не носителем кодов и знаков бытия. Новый перелом наступает в конце XIX века, и с тех пор, вплоть до сегодняшнего дня, натюрморт выходит на первый план искусства, становится вместилищем универсальных смыслов, рассказывает о мире и человеке, становится основой для сложных поли-жанровых решений, но и выступает в изначальном виде, рассказывая о мире предметов, окружающих человека.
В искусстве России натюрморт как самостоятельный жанр возникает в петровское время, хотя изображения предметов как части мирового универсума встречаются и раньше, в иконах: например, жертвенная Чаша в «Троице» Андрея Рублева. Сегодня в жанре натюрморта – как традиционного, презентующего видимую составляющую мира, так и символического и суггестивного, примеривающего на себя функции других жанров – работает много отечественных живописцев.
Не многие из них обращаются к «чистому» натюрморту, прямо и открыто рассказывающему своим зрителям о знакомых предметах, утративших, казалось бы, новизну, визуально «стертых». Евгений Ромашко («Укроп и капуста») умеет увидеть обыденное свежо. Умеет продемонстрировать зрителю, что за привычными предметами и объектами скрывается бездна пластической работы природы, ее уникальных форм и красок, и такая же бездна пластической работы художника, передающего с помощью кисти неповторимость и красоту природы. Эффект преображения повседневности звучит как тема в натюрморте Артема Богослова «На кухне». Плоды осени – звонкие по цвету, декоративные тыквы, заполнившие пространство кухни, – преображают его, заполняют цветом и светом, заставляют другие предметы восприниматься по-новому. По схожему пути идут Валерий Архипов и Николай Крутов («Натюрморт с красным подносом»), создавая легкие, подвижные «портреты» цветов. Цветочный натюрморт неизменно радует зрителя, но может служить полем стилевых экспериментов, как на картине Дмитрия Белюкина «Белые розы в китайском стиле». В нем художник пробует себя в декоративизме, характерном для традиционного китайского искусства, через мир природных объектов постигает визуальность иной культуры, открывает ее и для себя, и для зрителя.
Экзотизм, интерес к необычным предметам – также одна из заметных линий в современном отечественном натюрморте. Как и столетия назад для русских художников источник необычных предметов – Средний Восток. Яркие, декоративные ткани, необычные фрукты становятся героями картины Виктора Глухова «Натюрморт с сюзане», где вышитая ткань дает эффект эмоциональной вспышки чувства жизни, ее торжества. Более раздумчивым, рациональным предстает натюрморт Александра Бакина «Прощание с Ташкентом». В нем предметный ряд тщательно отобран и строго выстроен. За перечислением предметов – то, что по мнению автора характеризует столицу Узбекистана и полюбилось, несомненно, ему самому: яркая керамика, кальян, розы, гранаты. Возможно, покидая Ташкент, он увезет его частичку – предметы, ставшие символом города. Варвара Лотова («Натюрморт на черном фоне») схожему составу предметов придает совсем иное звучание. Яркая ткань сюзане, неизменные плоды граната и керамический сосуд контрастируют с глубоким черным цветом основания. Эмоциональное звучание здесь другое: еще не трагическое, но напоминающее о дихотомии мира и человеческого существования. Ощущение затаившейся тревоги подчеркнуто изломанной пластикой небольшой скульптуры ню. Анастасия Соколова («Momento Mori») с позиции сегодняшнего дня интерпретирует старинный тип натюрморта, в котором подбор предметов напоминает о неизбежном соседстве торжества жизни и торжества смерти.
Особый вид натюрморта сложился в предметной теме сосуда. Традиционный в натюрморте разных эпох и стран, сосуд в какой-то степени является заместителем человека. Эта тема множество раз обыгрывалась в искусстве, древнем и современном. Даже названия частей кувшина – шейка, тело, ручки – говорят нам об его антропоморфности. В некоторых натюрмортах сосуд является главным героем: например, у Виктора Калинина («Натюрморт с металлическим чайником»), где собраны разные кухонные сосуды, таинственно поблескивающие в полумраке кухни. У Константина Петрова («Ноябрьский натюрморт») и Валерия Чернорицкого («Сосуды для воды») чайники и кувшины, наоборот, словно ведут веселый разговор. Виктор Русанов («Натюрморт с синей рюмкой») находит равновесие и гармонию между пространством интерьера, конструктивными объемами мебели и сосудами, обретающим собственное место в структуре мироздания.
Виталий Ермолаев («В мастерской») действует в схожей парадигме. Героями натюрморта становятся не природные объекты, а творения человеческих рук: произведение скульптуры и инструментарий работы художника – мольберт, гипсовый торс для рисования, кисти, рамы, лампы. Эти предметы усложняют семантику натюрморта. Где-то за этими предметами прячется человек: он раздумывает, прежде чем приступить к работе, а мы смотрим на предметы в мастерской его глазами.
Похожий эффект возникает и у Андрея Дубова («Натюрморт на столе с гипсовой фигуркой»): человек словно секунду назад встал из-за стола, где он читал книгу, она еще раскрыта, не дочитана. На столе чай, крышечка от чайника откатилась к книжной странице. Волшебство живописи, движения кисти, переливы цвета одухотворяют набор объектов неживой природы, превращают в согретый теплом человеческого бытия мир. А у Владимира Муллина («Пельмени») человек словно вторгается в мир неживой природы, но акцент сделан не на руках, а на предметном результате их труда.
Отметим – в подавляющем большинстве жанр натюрморта сегодня являет перед зрителем различные версии презентации человека и его внутреннего мира, духовного и эмоционального, через мир предмета. Строго говоря, натюрморт – это набор предметов, расположенных на определенной плоскости. Но сегодня рамки жанра расширились почти что безмерно.
Одним из следствий этого расширения является натюрморт как основа для других живописных жанров. Например, портрета. Это демонстрирует нам Маргарита Горностаева в «Натюрморте с гранатами». Человек органично входит в рамки изображенного живописцем предметного мира.
Натюрморт, как и пейзаж, долгое время в истории искусства считался де-персонализированным жанром и таковым и был, изображая мир предметов вне человека, даже если запечатленные предметы и были созданы человеком. Сезанн ценил натюрморт за возможность коснуться мироздания помимо человека. Художник как бы оставлял в стороне, за пределами холста свои страсти, эмоции, поступки. Ситуация стала меняться позже, уже в ХХ веке, когда начала ломаться привычная «сетка» жанров. Они стали активно взаимодействовать, занимая средства выражения друг у друга. Натюрморт превратился из де-персонализированного в гипер-персонализированный способ художественного высказывания. В нем теперь выпукло присутствуют эманации личности автора или персонажа, одним словом – человека.
Иногда человеку уподоблен сам предмет, он одухотворен, наделен характером. Так происходит в натюрмортах Елизаветы Пищулко «Двое» и Федора Помелова «Сверлильный станок», в натюрморте Серовой.
У некоторых художников натюрморт является импульсом к созданию картины-размышления. У Анатолия Любавина («Натюрморт») одухотворенная жизнь предметов сопрягается с геометрическими маркерами пространства, вдохновляется стихотворной строчкой, которая задает настроение всей картине и, вероятно, является отправной точкой ее ведущего образа. Этот образ перерастает мир предметов, изображенных на полотне. В картине Алексея Суховецкого «Утренний кофе» запечатлены часы, являющиеся предметом-символом, предметным олицетворением времени. Рядом размещены кофейная чашка, турка и пакет с кофе – предметы «здесь и сейчас», словно вырванные у вечности. Все они расположены на фоне загадочного барельефа-картины, где причудливо переплетены времена старины и детства. Мария Переяславец («Ветки, сломанные ветром») расширяет натюрморт до метафоры жизни и смерти, человеческой памяти. Картина посвящена памяти ее отца и брата, живописца и скульптора. Они уподоблены ветвям яблони, отломанным от древа их рода. Но ветви играют еще и роль лиственного венка скорби и славы.
Память и время, сопряженные с мимолетностью событий, их подвижностью и текучестью, как в зеркале, отражаются в мире предметов, захваченным этим движением. Оно ощутимо в натюрморте Ирины Пьянковой «Вся жизнь здесь», представляющем фотографии как запечатленное и уже ушедшее время. Елена Хорошилова («Стражи вечного календаря») делает книги и особенно игрушки олицетворением циклического времени, возвращающего человека к одним и тем же событиям, обеспечивающим неизменность календарей.
Мир предметов и пространство, в котором они располагаются – это основные пластические темы натюрморта. При всей кажущейся простоте они являются основополагающими «субстанциями» мира и отражающего его искусства – формой и пространством. Казалось бы, отвлеченные категории, они в искусстве натюрморта наполняются живой плотью и звучанием цвета, обретают жизнь и движение. Фундаментальное соединяется с мимолетным, основание – с движением.