Одним из самых известных произведений в мировом искусстве, несущим в себе заряд здорового пацифизма, является полная иронии в отношении милитаристского пафоса ария Фигаро адресованная отправляющемуся на военную службу Керубино в опере Моцарта «Женитьба Фигаро».

«Аlla gloria militar!» — этой фразой бравурно завершается ария, призывая к обретению воинской славы, и открывается проект, в котором все собранные произведения, так или иначе, связаны с темой войны.

«Аlla gloria militar!» — фраза героическая по форме и содержанию — иронична контекстуально. Она превосходно резонирует с двуликим характером самой Войны, в которой с исторической неизбежностью обнаруживаются две противоборствующие стороны — агрессор и защищающийся, победитель и побежденный, правый и виноватый, и выявляется дуализм человеческой природы — высочайший взлёт духа, доводящий его носителя до самопожертвования, и самое низкое и тёмное, что может быть в человеке.

Приосенённое этим названием всякое высказывание о любом военном конфликте, будь он доисторическим или льющим человеческую кровь в данное мгновенье, приобретает антимилитаристский смысл.

Колесников / Денисов

 

Международная выставка «Alla Gloria Militar» задумана и организована энергичными и компетентными деятелями Творческого союза художников России — это И. Колесников, С. Денисов и их помощники. От таких кураторов нельзя было бы ожидать сервильного отклика на официальные торжества по случаю празднования Великой победы в 2010 году. Они отозвались на событие очень по-человечески, вполне по-мужски, и довольно-таки артистично. Обложка и форзац каталога окрашены цветами стали и крови, а проходящие сквозь всю книгу три пулевых отверстия говорят о том, что тут нас не станут потчевать красивыми выдумками. Прикасаясь к этой обложке, сразу понимаешь, что здесь стреляют. Но в каком смысле?

Художникам разных стран (притом тех стран, которые воевали рядом друг с другом и против друг друга во Второй мировой войне) была предложена тема, в названии которой присутствует «воинская слава». Выражение Alla gloria militar понятно не только средиземноморским и прочим народам романской языковой группы, но практически всем европейцам, ибо эти слова, так или иначе, присутствуют в культуре всех европейских стран. В массе своей люди реагируют на такие слова сходным образом. Они скорбят о жертвах и почитают павших, отдают дань любви и уважения ветеранам, стараются понять, как случился огромный и позорный кошмар, кто и как устроил самые кровавые гекатомбы в истории (в чём славы нету никакой), и кто всё-таки защитил род человеческий от чудовищ. И что из этого вышло вслед за тем.

Здесь возникает деликатная ситуация. Людям не всегда желанны опасные догадки и острые нерешённые вопросы, ибо от них болит голова, и возникают растерянность, недоумение и раздражение. Мыслители, писатели и художники, с их обычной неуправляемостью и творческой раскованностью, позволяют себе говорить о трудных вопросах, об опасных истинах. (Истины бывают и безопасными, но тогда они столь же мало продуктивны, как безопасный секс.).

Человечество защитили от фашистского монстра наши славные воины и спасители, и ценой своей крови заслужили вечную благодарность. Если говорить точнее, кому европейцы обязаны счастьем жить, то , прежде всего, двум историческим силам. Первый отряд — рыцари крупного и хищного англо-американского капитала. Другой отряд — бойцы плотоядного тоталитарного режима Сталина. Две силы навалились на врага с разных сторон. Сражались, скажем, прямо, за своих домашних драконов, против иноземного дракона, и правильно делали. Точнее сказать, иначе было нельзя. Чужой зверь был опаснее, чем свой (хотя и свой тоже не подарок).

Чужого дракона убили, свастики растоптали, нескольких, совсем оголтелых, мерзавцев повесили, устроили денацификацию, но не очень радикальную, не слишком болезненную, чтобы себе в политическом смысле не навредить. Так делали рыцари Запада. Советские чудо-богатыри торопливо и наспех заменили в одной части Германии прежних расистов и костоломов на своих людей, пережили послевоенное мочилово и душилово в собственной стране, а что было дальше в итоге Великой победы, мы, в общем, знаем и долго описывать не станем. Я догадываюсь, что распад СССР был отдалённым и непредвиденным следствием славной Победы, которая спасла страну, но притом и развязала руки нашему внутреннему дракону; он же и загубил вконец экономику, общество, национальные отношения и прочие устои жизни. История — очень иронична. Как бы то ни было, не подлежит сомнению тот факт, что победители покрыли себя боевой славой, а итоги Победы были разные, и мы до сих пор живём с болезненными занозами в сознании. Отсюда те идеологические истерики по поводу истории войны, которые мы, медики духа, наблюдаем в России.

Современные художники, как существа вполне мыслящие (а не просто бездумно поющие свою песнь), с каждым годом осознавали всё более отчётливо именно тот факт, что существует загадка исторического Сфинкса. Слава победителям! Во имя чего победили, что из того получилось, чем дело кончилось, и как теперь вообще думать об этой победе Наших над Чужими — это другой вопрос. Художники нашей выставки дают несколько ответов на вызов. Опасная догадка, скрываемая от самих себя тайна послевоенной коллективной психологии, обусловила разрывы и коллизии, причуды и гримасы, поиски и разногласия, которые ясно видны в панораме выставки.

Первая рана — это горечь и обида. Прошлое издевается над нашим здравым смыслом и нравственным инстинктом. Иначе не скажешь о монументальной фотографии И. Колесникова и С. Денисова, на которой очень похожий на Сталина товарищ показывает человечеству красный язык, словно вурдалак, пресыщенный кровью человеческой.

Тема загадки, опасной тайны Сфинкса, пронизывает и обрамляет выставку, а остальные её «пласты» образуют ясно читаемые тематические линии. Тема памяти громко и внятно начинается объектами Владимира Анзельма. Этот живущий в Германии выходец из России лепит копья и шлемы, пистолеты и черепа из угольной крошки, словно продолжая дело своего почти тёзки, чистокровного немца Анзельма Кифера, который слепил и склепал свой знаменитый «боевой самолёт» из кусков и листов свинца. Кифер создал «оружие поражения». Оружие и доспехи Анзельма словно впитали в себя смерть. Они не могут убить, они даже не особенно страшные. Но это сильнейшее современное напоминание о старинной теме «Memento Mori». Помнить о смерти. Героической, позорной, никому не ведомой, славной, спасительной, бесполезной? Чёрный тлен угольных копей не отвечает на наши встревоженные вопросы.

Память о войне — главная тема выставки. Но парадоксально то, что на выставке не так уж и часто возникает напоминание о той самой, шесть с лишним десятилетий тому назад завершившейся мировой трагедии. Художники, рождённые уже после её завершения (а иных уже трудно найти, после стольких-то лет) не готовы внятно указывать именно на эту войну, на эти конкретные события, на этих типических героев того самого времени. Точнее сказать, они вспоминают сквозь призму времени, мифологии, или средств массовых коммуникаций. Польская группа «ДУМА» превращает даже построение отряда нацистских карателей в подобие сценки из «Алисы в стране чудес»; жутковато, но, в общем, не страшно.

Художники чаще высказываются о войне вообще, или о войнах двадцатого века. Об ужасах, насилиях и необъяснимых жестокостях, взятых в мировом масштабе. Дело не в том, что наши современники в Европе, да и в России оказались забывчивы или бестолковы (хотя и такое тоже имеет место). Главная причина в том, что наши деды, отцы, братья, и сверстники (и мы сами) слишком много воевали. Мировые и локальные, гражданские и тайные войны, объявленные, необъявленные, дипломатические, нефтяные, наркотические, за престиж, за веру, за всякое прочее, так что упомнить трудно. Поди теперь, вспомни и сообрази, как, кто, где и почему убивал друг друга в боях на Халхин-Голе. Кто и как, когда и зачем высаживался и наступал, отступал и бежал, побеждал и погибал в Трансваале и Панаме, на Кубе, в Анголе, в Гватемале и на Ближнем Востоке, и далее по списку.

Все войны двадцатого века сливаются в нашем сознании в некое единое нескончаемое событие. Чьи солдаты и офицеры изображены на неясных квази-фотоснимках В. Смоляра? Положим, японца мы там угадаем по малому росту, самурайскому мечу в руке, а его женщина одета в кимоно. Остальные вояки словно просятся в одну воинскую часть, ибо русские, американцы, немцы и прочие военные в кителях и тужурках, касках и фуражках вылеплены из одного материала, а именно, из того мужественного теста, из которого в одной стране слепили сталинского сокола Чкалова, в другой — американского орла Линдберга, в третьей — небесного странника Сент-Экзюпери, в четвертой — великолепных асов Рейха. Силуэты мутноваты, лица уже не опознать, и не испытавшим на себе эпоху мировых войн и прочих глобальных коллизий уже не дано прочертить детали и уточнить выражения лиц. Они воевали друг против друга, то есть против самих себя. Память такого рода почти оскорбительна. Мы помним, что люди погибали, а кто они такие, почему, за что, при каких обстоятельствах — уже не узнать.

Естественно, что художники не могут смириться с этой издевательской полупамятью, они стремятся конкретизировать события, при всех возможных обобщениях. В мозгах застряла хронически болезненная память об ужасных документальных кадрах. К. Корбизьер написала сцену из какого-то европейского гетто, с тёмными фигурами солдат, наступающих на беспомощную толпу женщин и детей. С. Бубан напомнил о страшных кадрах вьетнамской войны. Но выставка — не музей. Даже если бы представить себе, что когда-нибудь будет создан международный мемориал сражений и жертв двадцатого века, могу заранее сказать, что на выходе мы будем помнить искалеченные фигуры, останки, обрубки, руины, пожарища. Они почти везде одинаковы. Эту одинаковость нарисовали, собрали, смонтировали Е. Галоузо, М. Рошняк и другие. Калеки и мертвецы всех стран соединяйтесь! Kruppel und Tote aller Lander, vereinigt euch. Карл Маркс перевернулся бы в гробу, если бы услышал такой лозунг.

Перед художниками новых поколений вся эта славная истребительно жертвенная круговерть сливается в общую панораму, в локально всемирный, вездесущий и многоликий театр военных действий, от Берлина до Хиросимы, от Герники до Ленинграда, от Кубы до Чечни, от Эль-Аламейна до Халхин-Гола, от Афганистана до Вьетнама. Это зрелище планетарного самоистребления приобретает в глазах младого племени облик своего рода философской притчи. «И вечный бой, покой нам только снится», как бы повторяют художники с разнообразными интонациями, от горьких до гротескных, от игровых до суровых. Дж. Сесиа использовал известный снимок наёмников, позирующих перед выложенными на первом плане черепами. Палачи и жертвы одинаково погружаются в туман, в блёклую сепию времени. Память бессильна. Мы помним, мы не забудем, но ничего не сможем поделать с этими боевитыми рейнджерами, альпийскими стрелками, десантниками, легионерами и прочими героями столетия. Они отправятся ещё куда-нибудь и будут делать то же самое, с теми же самыми результатами.

Вечный бой запечатлел А. Щёлоков с одинаковыми рисованными бойцами, неотличимыми друг от друга в их усреднённой униформе. Они будут вечно драться на фоне неизвестно откуда и зачем явившегося видения индуистских богов или магических рунических орнаментов. Впрочем, когда являются божества и магические знаки, это всегда напоминает о вечности и «том свете». Может быть, речь идёт о парадизе славных воинов, о новой Валгалле, где славные герои militanti gloriosi наконец смогут вечно и всласть рубиться друг с другом, палить друг в друга, никогда не умирая даже от смертельных ран. Прекрасная перспектива, олицетворение нового мира, где герои вечно сражаются друг с другом, и нет нужды помнить о том, кого ты убил вчера, или что ты сам был убит позавчера. И нет смысла думать о том, кто и как умрет завтра.

Академически мастеровитый А. Рукавишников увенчал этот раздел выставки своими музейными скульптурными работами. Его бойцы носят то шлем вермахта, то нечто античное на голове, то даже чалму. А то и вообще ничего. Они бойцы всех времён и народов. Их лица, подобно лицам бойцов Пергамского алтаря, искажены гримасой, в которой ярость неотделима от боли и отчаяния. Это портреты побеждённых победителей. Их не остановить, даже если убить. Их нельзя пожалеть, и нельзя не пожалеть. Они созрели для Валгаллы.

Кроме темы травматической памяти, на выставке очень громко звучит тема терапевтической памяти. Это тоже своего рода пуля, но особая, гуманная пуля с обезболивающим средством в головной части. Продырявит, а не больно. Или мы хотели бы, чтобы нам не было больно. Или научились помнить без боли.

В инсталляциях Ю. Фесенко дурашливый концептуализм вылезает наружу в виде забавной топорности золочёных оловянных солдатиков. Другой вариант — украинско-барочные аллегории М. Мазенко, где в полном соответствии с киевско-одесской традицией собираются в гирлянды сочные аллегорические конструкции. Наш казак мог бы самого Льва Толстого поучить, как нужно изобразить по-настоящему «Войну и мир», или что такое всемирный базар, где есть и репа, и пушка, и зерновые культуры, и прочее. Здесь мирные вилы, соединённые с гранатами, патронами и прочими боеприпасами, превращаются в оружие для славного отпора фрицам, москалям и прочим супостатам. Лукавое добродушие художника помогает разглядывать такие вольные упражнения разгульного таланта без особого морального возмущения.

Автор «Войны и мира» не случайно упоминается здесь. Р. Вашкевич вспомнил нашего классика, срисовал бородатую физиономию с какого-нибудь заштатного Деда Мороза и украсил эту личность медицинским пластырем и чёрными наклейками. Между Минском и Владивостоком есть ещё грамотные люди, и они смутно припоминают, что Лев Толстой написал большую книгу о великой и страшной войне давних времён, и ещё помнят, что был он бородат и колоритен. Память уходит, и это даже к лучшему, ибо вместе с памятью уходят страсти и пристрастия, ненависть и горечь, жажда реванша и прочие демоны.

Слава Богу, что художники этой выставки не трясутся и не корчатся от патриотического пафоса и распирающего мундиры тестестерона. Воинская атрибутика как повод для красивых иронических дизайн-фантазий мила сердцу Д. Цветкова. Помню, с каким удовольствием я исследовал в далёком детстве парадный мундир и фуражку своего отца, заслужившего на войне приличный иконостас орденов. Спасибо Цветкову, он заставил меня вспомнить детский восторг от золотых погон, кантов, пуговиц и позументов, от увесистых орденов, казавшихся малолетнему дурачку (мне) огромными и прекрасными. Какие превосходные белые и цветные сукна пустил щедрый художник-портной на шинели неведомых маршалов и генералов! Сколько бисера и драгоценных золотых нитей — на их ордена, каждое в блюдце размером! Эти экзерсисы на тему мундирного шика и грозной символики уже не опасны. Они стали мирными и домашними, даже милыми в той степени, в которой неистребимая дурь бывает милой.

Пацифисты бывают изощрённые и фирменные, а бывают и простодушные увальни. «Синие носы» в очередной раз отличились прямотой и мужественностью. Они представили своего рода «мечту дембеля»: сытого и упитанного мужика средних лет в защитном обмундировании, возлежащего на простом, но удобном ложе среди разнообразных бутылок и закусок. Мир лучше войны, как свобода лучше несвободы — сказала сквозь икоту вольная творческая Сибирь. Но заметим, что пузатый герой распивочного фронта не торопится снимать свой форменный берет и свои маскировочные трусы. Он ещё повоюет, но это будет нестрашная война, а если какая баба и завизжит, то этот звук скоро перейдёт в знак согласия и удовольствия.

Мы не увидим на выставке победоносных героев и не увидим ужасных и опасных врагов рода человеческого. Те и другие превращаются в тени полузабытых предков, и остаётся только включать психотехнику вспоминания не пережитого. Оружие войны, напротив, появляется в кадре то и дело. Но это не славное оружие спасения, и не инструмент гнусного насилия. Чаще мы видим «пушечки-игрушечки», занятные аттракционы на темы военной техники. Даже как бы серьёзные объекты А. Пономарёва, его подводные лодки и торпеды, скорее принадлежат к разряду «моделей в натуральную величину» и прочих развлечений для юношества. Всплывая в водах сказочной Венеции и близ Кремля на Москве-реке, и даже появляясь в знаменитом бассейне при входе в Лувр, подводный флот Пономарёва никого не напугает, а психоделические росписи корпусов не способствуют маскировке, а дают отраду глазам. Убийством не пахнет. Или запах выветрился. Пахнет анестезией, наркозом или даже каким-то наркотическим расширением сознания.

Если не можешь избежать насилия, расслабься и постарайся получить удовольствие. Это, пожалуй, чересчур, но любой психотерапевт скажет, что от ужасных переживаний ты пропадёшь — если не научишься принимать ужас как данность. И даже отстранённо любоваться на него. Такая психотерапия на самом деле эффективна. В. Стасюнас расписывает милыми цветочками грубые кирзовые сапожищи, измучившие не меньше русских солдатских ног, чем все палачи и следователи вместе взятые. Словно собрался поставить их на серванте рядом с вазочками и слониками. Милейший Ф. Бурланд смастерил целый сарай занятных пушечек, самолётиков и подводных лодочек. Молодец, без шуток. Легко было бы обругать стасюнасов и бурландов за то, что они инфантильны и валяют дурака, когда речь идёт о вещах более чем серьёзных. Я не скажу им дурного слова. Они пытаются нас хоть немного подлечить, а это значит напомнить о детстве, когда мы мастерили кораблики и ружья, и ещё совсем не боялись смерти.

Принять и примириться от незнания? Или научиться отключать тяжёлое знание, и включать радость жизни? Пусть играют ордена, поблескивают подводные лодки, сверкают розовыми цветочками солдатские сапоги. Мило и приятно. Пуля мучительной квази-памяти не лечится, лечебная пуля обезболивает воспаление. Третье отверстие — самое серьёзное: след контрольного выстрела.

О. Тыркин написал мир с точки зрения стрелка или корректировщика стрельбы. Он сидит в своём укрытии, смотрит в свой прибор и выдаёт данные для стрельбы. Его поле зрения ограничено целью, но в перекрестье прицела нет цели. Или пока что нет. Или цель увернулась. Поймается ли цель в прицел, пальнет, не пальнет, попадёт или промахнется, нам неведомо. Кто окажется в прицеле, если окажется, тоже совершенно неясно. Иначе говоря, это несущественно. Будет ли он в форме Чужих или нет, и на каком языке говорит наша (пока что) отсутствующая цель, и ради чего нужно в эту цель посылать пулю — это всё не наши вопросы. Заметим, что тут нет речи о памяти или её несовершенстве, о боли или обезболивании. Корректировщик и снайпер делают своё дело. Обнаружить цель, прицелиться, попасть. Прочее неважно.

Следы пуль прошивают (иносказательно говорю) всю выставку, но изображения действующих, хорошо посланных и попавших в цель боеприпасов появляются лишь однажды, в работе К. Худякова. В компьютерно-интерактивном измерении происходит виртуальный бой. Супертехнологические крупнокалиберные пули пробивают тела виртуальных Арлекинов, расписанных цветными прямоугольниками. Есть и густая (слишком густая, как красное машинное масло) кровь на пальцах. То ли два андроида, похожие друг на друга, как дети одной пробирки, собирались заключить союз, то ли намеревались сойтись в смертельной схватке. Тут-то их и поймали в прицел, и подстрелили с разных сторон. Одного справа, другого слева. Смысл этой сцены из виртуального театра, как мне представляется, подобен шекспировскому Чума на оба ваши дома. Каждому андроиду своя смерть — сверкающая, баллистически безупречная, технологически совершенная.

Но хватит о пулях, поговорим о взрывчатке, а это значит — о терроризме. Эффектная обнажённая шахидка Денисова и Колесникова, худощавое существо неясного пола, но с некоторыми признаками женщины, изысканно и стильно собирается взорвать себя, а заодно и нас, зрителей, нажав на взрывное устройство. Она не то, что ужасна, и не то, что хочет нам зла. Террор в эпоху постмодернизма несёт нам всеобщий оргазм, в котором рухнет всё и вся, и потеряется в вихрях энергий любая воля, любой смысл, любое разлие. Это не мусульманский Восток нам угрожает, это Запад дозрел до финала, и сейчас будет нам всем полная деррида.

Наконец, «Шахидка» О. Кулика (с официальным названием «Святое семейство, голова пробита») тоже подводит зрителя к мысли о нашей современности и вызывает в тайниках наших как будто не разбитых ещё голов новые страхи. Alla gloria militar начинает звучать сегодня с арабским гортанным придыханием в первом слове. Почти как Allahu Akbar . Незримо и тихой сапой проявились среди нас Всевышний и его воинство. Их степные древние восторги, их мысль о вечной Славе и райском блаженстве ценой мгновения, — этого не могли предвидеть ни нацисты, ни красные вампиры, ни самураи, ни хладнокровные стрелки, ни терминаторы.

Зачем это нужно? Вчерашняя пыль — это сегодняшняя грязь, говорит беспощадная испанская пословица. Кому не любо о том думать, тот обречён повторить круг бытия ещё раз. И ещё. И ещё. Политический итог выставки несложен и вряд ли отраден, ибо картина несчастья налицо, а как избежать его — неведомо. Художественный смысл более вдохновлённый. Фотографируя, рисуя, снимая видео, изготовляя артефакты или аппроприируя их, художники показывают, что они существуют, и хотят дальше мыслить, работать, изобретать и создавать смыслы.

Александр Якимович